Снежок, запущенный умелой рукой, ударил меня сзади в шею,брызнул за ворот, сбил с головы шапку. Я подхватилась с колен, не забывсплотить горстку снега в отмщение… высоко надо мною, на берегу, меж цепкимисоснами стояли Ярун и Велета. Велета махала мне, Ярун отряхивал рукавицы. Ялегко докинула бы снежок, но кто-то другой отсоветовал. Уж такой гордый,радостный вид был у обоих. Стояли над кручей… такие красивые оба. Меня никтокрасивой не называл, разве только Нежата. Нежата. Подумать даже смешно.

…Но вечером, когда ложились, я всё-таки вспомнила, сколько девоквилось вокруг синеглазого побратима. И сочла благом сказать:

– Ты смотри с ним.

Не в своё дело не лезь!.. И когда только я это запомню.Ресницы Велеты взлетели, как две пчелы:

– О чём ты? Мне с ним радостно…

Вот уж вправду птаха ручная, не смыслящая, что кто-то можетобидеть. Мне сделалось стыдно.

Вождь Мстивой, конечно, сразу заметил всё, что следовалозаметить. Я трепетала, но он ни слова не сказал ни сестре, ни Яруну. Не посадилего в гриднице поближе к себе и вон не погнал. Только начал сам проверять,хорошо ли охотник учился бороться, метать боевой нож и драться мечом. Нам,остальным, честь подобная даже не снилась. Ни для кого не вынимал он Спату изножен, разве для Славомира… Я уж сказывала, Ярун сразу ему полюбился.

По имени Стрибога прозвались стремление, стрела и стремнина:всё могучее, грозное, неукротимое. Стрибожьими внуками рекутся метельные ветры,с корнями вырывающие леса…

Мне свирепая буря всегда нравилась больше тихого ветерка.Большеглазое теля лижет руки, напрашиваясь на ласку, зато угрюмый тур как ужударит – дерево наземь! Всегда нравилось мне не то, что добрым людям потребно.Мать говорила, я молода и жизни не видела, – я была у неё то мала, тостара, смотря за что меня надо было бранить. Сама она прожила очень тяжкую жизнь.По крайней мере, я про то слышала не раз и не два. Не мне браться судить, нотеперь я думаю, что страдание – не грех, но само по себе и не заслуга. Дело нев том, чтобы много страдать, а в том, чтобы думать и набираться мудрости, еслипережитое не отшибло ума…

Я сидела в гриднице за столом и могла всласть любоватьсякрепкими руками мужей. Этими широкими запястьями и буграми сильных мышц повышеу локтя. Когда-то, глупой маленькой девочкой, я очень жалела, что у меняникогда не будет таких. Теперь… теперь я в точности знала, какие руки были уТого, кого я всегда жду. Вот занятно! Ещё год назад я не ведала о нём почтиничего. Потом встретила варягов и догадалась – он был воином. А теперь я зналаего совсем хорошо и могла уверенно молвить, на что он ответил бы, на чтопромолчал. И примерно даже – как выглядел. И только вживе его обрести никак немогла. Мне упорно казалось, он был где-то рядом, вот-вот растворит дверь ивойдёт… но день шёл за днём, день сменял день…

А может, просто нужны были совсем другие глаза? Вовсе не те,которыми я тщилась его рассмотреть?

В небе летели рваные весенние облака. По берегам на открытыхсолнцу местах снег уже стаял, но море ещё дремало во льду. Варяги нюхаливоздух, нетерпеливые, как женихи перед свадьбой. Им хотелось скорее поднятьпёстрые паруса, смочить вёсла в прозрачной невской воде.

Нас, отроков, приход весны волновал едва ли не больше.Скоро, совсем скоро вождь назовёт срок Посвящения. Мы жаждали его и боялись,мечтали приблизить великий день и отчаянно трусили, были не прочь его отложить.Но в это самое время налетели такие ветры, что мы на долгое время забыли провсё, по крайней мере я.

В дальнем селении за рекой Сувяр издохла корова… Казалосьбы, нам в городке до того совсем не было дела, однако через три дня коровьясмерть повторилась – уже ближе, по сю сторону. И наконец у самого Третьякасразу две бурушки перестали есть, улеглись в хлеву на подстилку и больше невстали. Осиротили двоих телят, недавно рождённых.

Тут уж начали поговаривать, будто глухой полночью по берегу моряходил коровий скелет. Ходил себе, дёргал невкусную прошлогоднюю травку.

– Одна за ворота чтоб ни ногой, – немедленносказал мне воевода. Моего самолюбия он не щадил никогда, обычно я злилась, но вэтот раз трусость перевесила. Лучше я останусь дома потому, что приказал вождь.

Этой ночью был наш с Яруном черёд стоять в шубах и скопьями, охранять ворота – чтобы никто не снял с петель да не унёс, как говорилСлавомир. Ярун, помню, загодя со мною советовался, что станем делать, еслиКоровья Смерть встанет перед воротами и заревёт пустой костяной глоткой, желаявойти. Обоим было страшно. Вдвоём ничего не придумали, кроме как – скорейбудить воеводу, пусть зовёт сильных Богов, дремлющих за резными дверьми…Славомир услышал нас, хмыкнул:

– Кого ей здесь-то губить, бестолковые?

Смех его, впрочем, нам не показался уверенным.

Вечером, когда мы заложили брусом ворота и сталипрохаживаться по забралу, нас против обыкновения не покинули одних. Почти никтоиз воинов не ложился надолго, даже Плотица, скрипя деревянной ногой, взошёл кнам на стену. Все ждали чего-то. Не то услыхали в деревне случайно обронённоесловцо, не то взгляд чей поймали… Этой ночью Коровью Смерть будут гнать издеревни. Надо держать ухо востро. Мало ли.

Опытные мужи не ошиблись. В середине ночи со стороны деревнидолетел яростный крик женщины – Славомир тотчас посмотрел на меня и сказал,мол, с таким только рвать косу разлучнице, – и следом поднялся неистовыйшум, визг, железный звон серпов и сковород. Потом луна вышла из-за облака, и мыувидели толпу белых теней, двигавшуюся краем селения. Тени плясали, тряслираспущенными волосами и бесстыдно задирали подолы, пугая невидимого врага.Одна, напрягаясь, медленно тащила соху, две других вели борозду.

Мне не надо было объяснять, что там происходило. Почти то жесамое делалось по весне и у нас, только к нам Коровья Смерть до сих пор незаглядывала, мы опахивали своё место тихо и тайно, готовя, буде появится,страшной гостье неодолимую стену – очерченный круг. Сюда, к Третьяку, болезньуже добралась. Вот женщины и надеялись её устрашить, заставить убраться изсмыкавшегося кольца.

Дома в соху всегда впрягали меня. Получалось неплохо, нехуже зимнего оберегания, когда я метала топор… Я задумалась, кто таскал её ныневместо меня… Но тут женщины загомонили все разом, и голоса перекрыл отчаянныйсобачий вопль. Несчастный пёс, верно, выскочил полаять на шум, и распалённыебабы приняли его за Коровью Смерть, удирающую в собачьем обличье. Схватилизверя и живого рвали на части. Я поёжилась. У нас хранили до чёрного дня инойспособ поймать погубительницу, более верный. Старцы сказывали: передопахиванием нужно согнать всех коров в один двор и не спускать глаз, а потом,пересчитывая, разобрать своих. Ничейная, дико косящаяся, и есть Смерть, еёсообща валят в костёр, а пепел выбрасывают подальше…

Между тем гибнувший пёс укусил кого-то и вырвался. Темныйком отделился от белой толпы и полетел через поле, к чаще кустов. Вследнемедленно устремилась погоня. Неистовые девки мчались с хмельной быстротой.Попадись им кошка вместо собаки и вздумай эта кошка скрыться на дереве – деревовырвали бы с корнем. Пёс, однако, умирать не хотел и мчался стрелой – женщины вконце концов потеряли его и возвратились, и запряжённая в соху двинуласьдальше, огибая дворы. Зверю и человеку незачем попадаться им на пути.